В современном Российском законодательстве возможны изменения с учетом нужд и интересов Церкви, но не настолько радикальные, чтобы Церковь стала государственной. Может происходить редактирование существующих законов применительно к сложившимся государственно- церковным отношениям, которые основаны на том, что российское государство - светское, и Церковь юридически не находится в союзе с государством, тем более не являясь государственной церковью.
С другой стороны, хотя и трудно говорить о симфонии в ее классическом виде, но некоторые элементы симфонии могли бы существовать. Они могли бы проявляться и при отсутствии юридически закрепленных прерогатив и преимуществ, если уж наш народ православный в значительном своем большинстве. У нас, казалось бы, должны и в число законодательной корпорации избираться в значительном числе люди, связанные с Церковью, которые в своем законодательстве, исходя из своего православного сознания, могли бы учитывать историю России, ее религиозный характер. И таким образом мы могли бы наблюдать некоторые проявления симфонии при сохранении основополагающего ее принципа – самостоятельности Церкви и государства.
В то же время, если иметь в виду совершенно очевидное и неизбежное присутствие в нашем обществе и государстве иноверцев, и к тому же нельзя надеяться, что в ближайшее время у нас в стране совершенно «исчезнут» атеисты. Понятно, что принятие каких-то законов, которые не только в общей форме, но и последовательно юридически выражали бы разный правовой статус лиц различных вероисповеданий, решительно противоречило бы современному правосознанию, и вступать на этот путь было бы рискованно.
Однако мы знаем опыт стран, где церковь не отделена радикально от государства, но в то же время и не имеет статуса государственной церкви, когда церковь относительного или абсолютного большинства наделена теми или иными привилегиями как корпорация публичного права. Но из этого вовсе не вытекает, что лица, принадлежащие к этой церкви, имеют правовые преимущества перед лицами, к этой церкви не принадлежащим.
Скажем, Евангелическая и Католическая церкви в Германии имеют иной правовой статус, чем другие церкви. Они являются корпорациями публичного права; этот статус могут приобретать и другие церкви, а не приобретшие этого статуса являются свободными церквами, т.е. корпорациями частного права.[12] Правда, наше законодательство проводит границу между корпорациями публичного права и корпорациями частного права не очень отчетливо.
Заключение, допустим, конституционного соглашения, закрепляющего публично-правовой статус РПЦ, было бы реально, и эту перспективу следует оценивать позитивно. Но при этом, безусловно, речь не идет о том, чтобы издавались законы, которые бы закрепляли разный правовой статус лиц, принадлежащих к той или иной церкви, или не принадлежащих ни к какой. Речь идет о некоторых возможных преимуществах и привилегиях церкви как корпорации. Главное, чего бы добивалась Церковь от государства в случае присвоения ей публично-правового статуса, - это признание ее внутренних установлений и соответствующая корректировка государственного, трудового или какого-то иного законодательства в соответствии с церковными нормами.
Как уже отмечалось выше, в последнее время дискутируются конкретные детали соглашения между государством и церковью в современной России. В частности, обсуждается вопрос о возможности воссоздания некоего государственного органа, занимающегося религиозными вопросами, с другой стороны, звучало предложение ввести так называемый церковный налог, который вносили бы верующие и средства от которого поступали бы в распоряжение Церкви.
В Германии, на опыт которой в плане сбора церковного налога указывают, отказаться от уплаты налога могут только те, кто подали в налоговые органы документы о том, что они не принадлежат к Католической или Евангелической церквам. В этом уже проявляются приоритет этих церквей. То есть для того, чтобы не платить этот налог, нужно быть православным, мусульманином, иудеем, баптистом либо, если от этого налога хочет уклониться католик или евангелист, он должен совершить акт вероотступничества. Поэтому число платящих налог многократно превосходит число практикующих верующих.[13] Так что если перенести этот опыт на нашу ситуацию, то налог должны были бы платить все кроме тех, кто известил налоговые учреждения, что не принадлежит к Православной Церкви, или, скажем, в Татарии и Башкирии не является мусульманином.
Что же касается государственного органа, занимающегося религиозными проблемами, то вопрос этот обсуждается, и позиция Церкви по нему определенно негативная, если речь идет о правительственном учреждении, наделенном административными полномочиями по отношению к самим религиозным общинам. В связи с этим уже были высказаны и теоретические аргументы, а кроме них, есть исторический опыт и есть современная программа: видно, кто бы мог в этих учреждениях действовать, ради чего и почему. Вообще говоря, наша ситуация в этом отношении несколько отличается от тех стран, которые не пережили опыта коммунизма. Там, если и существуют подобные учреждения, то, как правило, чиновники в них принадлежат к религии большинства страны. У нас, хотя религия большинства населения очевидна, в то же время все кандидаты на подобные должности у нас как-то производит впечатление, что они ни к каким церквям вообще не принадлежат. Высказываются и другие предложения: этот орган должен быть не административным, а политическим, то есть находиться не в структуре правительства, а при президенте и заниматься разрешением возникающих конфликтов. На это можно сказать, что разрешать конфликты - это дело суда, и в этом смысле он выполняет вполне государственную функцию в форме еще более категоричной, чем это могут делать административные органы. Но сейчас уже существует учреждения, советники и консультанты со статусом государственных чиновников и в администрации президента, и в правительстве, и в парламенте, но пока эти учреждения, полномочия которых не ощущаются как административных самими религиозными объединениями. И это нормально. Таким образом, речь идет о том, что для церкви нежелательно, чтобы существовало учреждение, у которого были бы административные полномочия, касающиеся самих религиозных общин, а не отношений внутри государственного аппарата. Находясь на пути возрождения всех своих общественных и политических институтов, Россия восстанавливает также и церковно-государственные отношения. Сложно отразить все разнообразие соприкосновений этих двух образований. Пытаясь сблизиться во имя общих целей, и церковь, и государство не забывают о своих задачах. Все яснее становится, что духовная составляющая нашей (не только личной, но и общественной) жизни играет доминирующую роль. И государство старается эту доминанту учитывать. Со своей стороны церковь, находясь в конкретных правовых и политических условиях, находит возможности для исполнения своих богозаповеданных целей.
2. ТЕОКРАТИЧЕСКИЕ ГОСУДАРСТВА
2.1. Теократия
«Теократия (греч.), буквально господство Бога: такое государственное устройство (см. Приложение 2), при котором верховным правителем государства предполагается само Божество, изрекающее свою волю через посредничества особо к тому предназначенных лиц, т.е. жреческого сословия или духовенства…».[14]
В исторических христианских теократиях, восточных и западных, императорских и папских, не было еще в достаточной степени достигнуто реальное преображение жизни. Теократия носит условный и символический характер. Церковь лишь символически освящает царскую власть, кладет христианскую печать на государство и на весь человеческий быт. Государство оставалось природным, натуральным, не просветленным и не преображенным.
Исторические теократии разложились и погибли потому, что они не были реальными теократиями. Наступило время, когда воля к реализму победила условную символику теократий. В послеконстантиновский период[15] в распавшемся на две половины христианском мире вырабатывается два типа теократии, - восточная императорская, и западная, папская. Государство становится священным, теократическим царством или через признание императорской, царской власти, делегированной Богом, помазанной Церковью на царство, осуществляющей священное, церковное служение, или через признание папы, римского первосвященника, обладающим священной царской, императорской властью в мире и источником всякой власти на земле.
Исключительное государственное значение папы на Западе и исключительное церковное значение императора на Востоке определялись особенностями исторического пути Запада и Востока.[16] Но одна и та же идея римского принудительного универсализма, языческого империализма лежит в основании западной и восточной теократии. В Византии теократия впитала в себя традиции не только римского, но и восточного империализма. По идее своей теократия всегда универсальна, национальная теократия есть внутреннее противоречие. Император, обладающий священной властью, так же един, как и папа. Средневековье сознавало это и создало идею мировой священной римской империи. Новое время создавало национальные государства и этим разрушило теократическую идею. Священное византийское царство и священное русское царство заключали в себе потенцию вселенскости. Царь, как церковный чин обладающий церковной властью, не может быть только национальным царем. Константин Великий и был вселенским царем. И если власть русского царя имела исключительное значение для Православной Церкви, то она в потенции мыслилась вселенской властью. Без этой вселенскости православный царь имеет не больше значения, чем английский король в английской церкви. Теократия есть такая же универсалистическая утопия, как и коммунизм.
Два соблазна связано в истории с теократическим государством - папоцезаризм[17] и цезарепапизм[18]. В чистом и окончательном виде эти два явления никогда не торжествовали в христианском мире - и католичество и православие были безмерно глубже этих двух уклонов. И все-таки в истории глубоко вкоренились начала папоцезаризма и цезарепапизма. Великое преимущество православия в том, что цезарепапизм никогда не был предметом такого рода догматизирования как в католичестве. Но в восточной теократии уклон цезарепапизму фактически играл большую роль в жизни Церкви. В царствовании Павла I вкралось в наши законы наименование царя главой Церкви. Такое сознание не может быть догматически оправдано, но оно является порождением исторических теократий. Церковь не знает видимого главы, и признает таковым лишь Христа. Но когда государство признается священным царством, тогда стремление к единству и целостности в жизни церкви толкает на путь признания единого видимого главы. В нем историческое понимание христианства окончательно заслоняет эсхатологическое[19] его понимание. В католическом сознании высшие идеалы окончательно отождествились с исторической жизнью Церкви, и от этого угасало эсхатологическое искание Бога. Но самое радикальное отвержение цезарепапизма и папоцезаризма не означает отрицания христианских народов. Монархия в прошлом играла положительную, творческую, нередко прогрессивную роль в русской истории. Допустим даже, что теократия в новой форме еще будет призвана сыграть положительную роль в возрождении России. Но это нисколько не решает религиозного вопроса о теократической монархии. Старая русская монархия не может возродиться. Монархия есть природно-исторический факт в развитии народов и в этом качестве она должна быть оценена. Славянофилы обосновали самодержавную монархию национально-исторически, а не религиозно, и им, в сущности, чужда была теократическая идея. Монархические государства тем отличались от государств демократических, что в основе их лежали начала, обращенные к иному миру. Поэтому монархия была религиознее демократий. Но это не значит, что религиозно оправданные монархии были действительными теократиями. Вопрос об отношении между христианством и монархией есть вопрос исторический. И то, что свойственно известной исторической эпохе в христианстве, нельзя признать истинной догматической. Монархии разлагаются и падают. И нельзя признать существенно принадлежащим природе церкви то, что является исторически переходящим и не прочным.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
