После публикации Кодекс Феодосия немедленно приобрел силу закона во всей Империи.
То, что Кодекс Феодосия избрал отправной точкой 312 год, указывает, что его составители видели в «обращении» Константина своего рода водораздел в истории римского законодательства. Можно было бы предположить, что этому событию соответствовало коренное изменение в содержании и философии закона. В действительности же наоборот: Империя, способы ее управления и социальные принципы оставались по существу теми же, и только в некоторых областях сказывается довольно ограниченное гуманизирующее влияние христианства. Настоящее изменение состояло прежде всего в преимуществах, полученных Церковью как институтом, что и послужило началом длительного процесса изменения общества вне ее.
В качестве примеров институционной, юридической и социальной неизменности, можно привести две сферы, лишь поверхностно испытавшие на себе влияние христианства: брак и рабство.
Философия брака, которую мы находим в имперских законах, основана на древнем римском принципе контракта, свободно заключаемого договаривающимися сторонами. Как и всякий контракт, брак мог быть расторгнут. Константин, однако, воспретил развод по простому взаимному соглашению, и, таким образом, в законах Империи появились списки «достаточных причин» для развода. Среди них было не только прелюбодеяние, но и такие поступки, как государственная измена, кража скота, ограбление могил. Общение мужа с проститутками было законной причиной, чтобы жена потребовала развод, но тоже право имел муж, если жена ходила на игры в цирк или в театр.
Совершенно очевидно, что законы имели в виду гражданский брак, заключенный перед чиновником, что было единственной возможностью вступления в брак как для христиан, так и для нехристиан. Церковь не имела никакого влияния на юридический аспект брачного соглашения, и государственное законодательство не принимала христианские взгляды на брак. Церковь, однако, могла принимать свои собственные принципы и покаянную дисциплину по отношению к своим членам. Для христиан порой было единобрачие, новый брак разрешался после вдовства.
Если Римское государство, теперь вдохновляемое христианством, внесло лишь незначительное изменение в свою философию брака, то в области семейной нравственности оно стало внедрять некоторые христианские принципы.
То ли под влияние христианства, то ли стоицизма, но Константин запретил чрезмерные пытки и сознательное убийство рабов господами; он также не одобрял, когда членов семьи раба продавали по отдельности. Другие законы строго запрещали продажу или употребление для проституции христианок и, если подобные случаи имели место, предписывали женщин немедленно освобождать. Вообще Церковь стала официальным посредником для освобождения рабов, христианские императоры принимали меры для защиты религиозных убеждений рабов-крестьян.
Однако, все-таки, законодательство Константина являлось лишь отражением принципа разумного порядка умеренности, что же касается действительной перемены к Империи, так это поддержка Церкви при исполнении его своей миссии. Однако, поддержка это, которая могла быть только определенной формы законных и экономических привилегий внутри имперской системы, относилась к церкви как к учреждению. Следствием этого было то, что всему населению Империи была дана возможность принять христианство; но в то же время союз, заключенный между Церковью и Государством, предполагал со стороны Церкви известные смещения приоритетов и некоторые компромиссы, часто в ущерб убедительности ее благовестия.
Нет возможности дать обзор всех привилегий, которые были дарованы императорами Церкви, ее личному составу и ее учреждениям. Эти привилегии давали Церкви огромную власть, «несравнимую с той, какую имели в прежнее время языческие жрецы, которые, прежде всего, были служителями храмов и не имели ни общей организации, … ни чувства единства».[9]
Внезапное, в IV веке превращение Императора из гонителя в защитника Церкви могло интерпретироваться большинством христиан, только как акт проведения Божия, так что вопросы о роли Императора в делах Церкви изучался и обсуждался наиболее дотошно. Нет сомнения, что конфессиональные или философские пристрастия историков часто влияли на их заключения. Протестантские ученные XIX века, осуждавшие цезарепапизм, косвенно боролись против господствовавшего в Северной Европе после реформации режима, стремившегося свести христианство к государственному департаменту. Римо-католические историки, со своей стороны, обычно принимали как норму средневековое главенство Папы на Западе. И, наконец, историки светские часто были не согласны с религиозными мерками поздней античности: их интерпретация церковной истории как циничного самодержавия императоров была удобным низведением сложной реальности к привычным секулярным социально- политическим понятиям.
Римская империя, принявшая в IV веке христианство и затем сделавшая его своей государственной религией, была империей, управляющейся самодержавно лицом, которое считалось божественным. Обожествление императора имеет древние корни, особенно в эллинизме. Император Константин был первым императором, понявшим истинное значение римского царства. И до, и после Константина римский император рассматривал как провиденциальный устроитель земных дел. Разница заключалась в том, что со времени Константина император исполнял свою миссию с полным пониманием высшей цели творения, предвосхищенной в таинствах Церкви. Личность императора сохраняли священный характер, подчеркивавшийся дворцовыми церемониями; сохранялись также эллинистическая лексика при обращении к «божественному» императору и описании его функций.
Итак, на земле император есть образ и представитель Бога: «Он получает свой ум от великого источника всякого ума, он мудр и добр, и праведен, ибо причастен к современной мудрости, добру и праведности, он добродетелен, ибо следует примеру современной добродетели; он мужествен, как причастник всевышней иглы. И воистину, да хранит он императорский титул, приучивший его душу к царственным добродетелям по образцу Небесного царствия… итак, император наш совершенен в благоразумии, в доброте, праведности, мужестве, благочестии и праведности Богу. Он есть истинно философ… и подражаем божественному человеколюбию своими императорскими делами».[10]
При таком характере отношения к императору, интересы государства теперь стали неотделимы от интересов вселенной христианской Церкви. Римский император уже не мог заботиться об Империи, не заботясь также о единстве и порядке Церкви. В течении IV и V вв. епископы не могли прийти к согласию между собой по различным вопросам. И раз включившись в такой спор, император стал неизбежно принимать на себя «епископскую» - и поэтому «внутреннюю» ответственность. Император становится как бы общим епископом. Он не считает ниже своего достоинства присутствовать на собраниях епископов, знакомиться с предметами, подлежащими обсуждению. Он с величайшим уважением относится к тем, кого находил готовым последовать лучшему мнению и расположенным к миру и согласию.
Императорские Конституции о вере пошли дальше: они пытались, минуя соборные процедуры, навязать императорское понимание предыдущих соборных постановлений и только после этого добиться согласия епископов. Такие попытки оказывались неудачными, если только согласие не достигалось на деле. Все были согласны в том, что для действительности соборных постановлений санкция императора необходима, но никто не верил в личную вероучительную непогрешимость императора. Поэтому понятие «цезарепапизма» не соответствует реальности раннехристианской имперской системы.
Между Востоком и Западом в V веке не было подлинного контраста в общепринятом понимании роли императора в церковных делах, а было скорее одинаковое отсутствие ясных юридических определений и одинаковая непоследовательность. Императоры, которые поддерживали христианские позиции, наделяются «божественными» титулами; те же, кто наоборот поддерживали еретиков, считаются тиранами. Позже отношение между Церковью и Государством на Востоке и Западе пошли разными путями. На Востоке Империя «Нового Рима» прожила еще много столетий, тогда как на Западе идея римского принципата постепенно находила новое воплощение в личности папы Римского.
1.3. Церковь и современная Россия
Чтобы начать рассмотрение церковно-государственных отношений в России, нелишне напомнить принципиальную позицию Московского Патриархата в отношении светского права, выраженную в «Основах социальной концепции РПЦ», принятых в 2000 году. Согласно этому документу, право призвано быть проявлением единого божественного закона мироздания в социальной и политической сфере.
Вместе с тем всякая система права, создаваемая людьми, являясь продуктом исторического развития, несет на себе печать ограниченности и несовершенства. Церковь, сохраняя собственное автономное право, основанное на святых канонах и не выходящее за границы церковной жизни, может существовать в рамках самых разных правовых систем, к которым она относится с подобающим уважением. Церковь неизменно призывает своих прихожан быть законопослушными гражданами земного отечества. В тоже время она всегда подчеркивает незыблемую границу законопослушания для своих верных чад. Во всем, что касается исключительно земного порядка вещей, христианин обязан повиноваться законам независимо от того, на сколько они совершенны или неудачны. Когда же исполнение требований закона предполагает акт вероотступничества или совершения иного греха, христианин должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения божественных заповедей, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения.
Вместе с тем, сама по себе легитимность и правильность принципа разделения Церкви и Государства светского характера последнего вряд ли кем серьезно оспаривается. Опасность «клерикализации»[11] государства действительно не может не восприниматься как угроза сложившемуся в России и Мире порядку вещей, в целом удовлетворяющего интересы как верующих так и не верующих граждан. Попытка навязать людям веру силой светской власти, возложить на Церковь сугубо государственные функции может иметь крайне негативные последствия и для человека, и для государства и для самого церковного организма. Это хорошо понимает абсолютное большинство верующих – православных и мусульман, не говоря уже об иудеях, буддистах, католиках и протестантах. Исключения можно назвать лишь маргинальные группировки, для которых призывы к огосударствлению религии являются скорее средством приобретения скандальной политической известности, чем обозначением реальной задачи.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
