ЧИТАЯ БИБЛИЮ

ДВА ОТНОШЕНИЯ К САКРАЛЬНОМУ

Читать Библию так же, как читают Капитал, разгадывая ее замысловатые текстовые

узоры, где один похож на другой, - такой подход заимствован, без сомнения, из

структурализма и семиотики. Это может показаться кощунственным или скандальным.

Однако не стоит забывать, что всякая интерпретация религиозного текста или факта

предполагает возможность конституировать его в качестве объекта анализа, а также

позволяет замечать, что он содержит в себе нечто такое, что не поддается

анализу. Можно, конечно, задаться вопросом о навязчивой интерпретативной идее,

которая приписывает священному тексту то, чего в нем нет. Позднее я вернусь к

тому, что считаю движущей причиной этого вечного, священного или профанного,

обращения к божественному.

"Гуманитарные науки", отдавая дань рациональности, жаждущей разоблачения

универсальной логики, предложенной в мифе, в иератическом тексте или поэме,

приходят к изучению в Библии только логики или риторики текста. Они не принимают

в расчет ее священного значения. Тем не менее в результате этого позитивного и

нейтрального анализа они надеются вскрыть механизм, обнаружить тайну того, что

получено свыше как "сокровенное", и которое имплицитно воздействует в этом

качестве. Библейский текст поддается семиотической аускультации, быть может,

лучше, чем многие другие писания. В конце концов талмудистские и

каббалистические традиции, открывшие путь для подобных интерпретаций, настаивают

на этом. В Священном Писании доминирует религиозный иудейский опыт, за которым

скрывается обряд, или, более того, предписывая определенный ритуал, религиозный

опыт выходит за пределы обряда в пользу буквы, интерпретативных значений и

Единого Вечного Смысла, который ходатайствует за человека перед Богом. Не

являются ли чтение и интерпретация Библии в конечном счете доминирующим обрядом,

иудеи-

279 Читая Библию

ским ритуальным и сакральным бессилием, выраженным в логике и в языке?

Этим типом прочтения Библии пользуются авторы работ, которые руководствуются

разными школами, плохо согласующимися между собой в своих совместных

исследованиях той основополагающей логики, которая придает сакральное значение

библейскому тексту.

Таковым явился функционализм Мари Дуглас, которая параллельно и независимо от

специалистов в религиозных науках, таких, как Якоб Ньюснер1, доказала, что

ограничения на потребление пищи для левитов подчиняются универсальному закону

исключения, согласно которому нечистым является то, что выпадает из

символического порядка. Библейская мания чистоты проявляется в этом случае в

виде краеугольного камня священного. Однако она является лишь семантическим

вариантом необходимости отделения, которая конституирует идентификацию или

систему как таковые, как выражающие специфику культуры в противовес природе, что

и прославляется во всех очистительных обрядах учредителей этого необъятного

катарсиса, каковым предстает общество и его культура2.

На семиотическом прочтении бесчинств левитов настаивает Ж.Солер. Он

расшифровывает повествование в качестве таксономического ритуала, основанного на

разделении и устранении смешений7 Преобладавшая вначале дихотомия жизнь/смерть

соответствует паре Бог/человек и содержит запрет "Не убий". Свод правил (Лев.26)

становится на долгое время настоящим кодексом, предназначенным устранять и

удалять неясности и разногласия. Возможно, например, относительно запретов на

пищу, которая состоит из рыб, птиц, насекомых, символизирующих один из трех

элементов (море, небо, землю), нечистой будет признана та пища, которая

перемешивает эти элементы. Согласно этой интерпретации, табу левитов исходили из

того, что основной путаницей признавался инцест. Можно сделать этот вывод из

следующих известных строк: "Не вари козленка в молоке матери его" (Исх.23,19;

34,26; Втор.14,21).4

С другой стороны, Е.М.Зусс изучает гипостазированное значение этого вида

исключения. Он замечает в Библии метонимическую логику табу (оперирующую

переносом значения), которая противопоставляется метафорической тенденции

(оперирующей упразднением и субституцией) жертвоприношения. Вследствие чего

автор заключает, что Библия предписывает конец жертвенной религии в пользу

системы правил, запретов и морали5.

280 Ю. Кристева

Остановимся здесь на некоторых работах, которые в последние годы, параллельно и

независимо от исторических и филологических исследований религий, иудаизма в

частности, способствовали прояснению библейских идей. Их вклад в истолкование

Библии кажется мне существенным. Он основывается на вытеснении субъекта

библейского высказывания и, вследствие этого, вытеснении его адресата. Кто

говорит в Библии? Для кого?

Этот вопрос тем более важен в данном случае, поскольку он касается субъекта,

который далек от того, чтобы быть нейтральным или индифферентным, подобно

субъекту современных интерпретативных теорий, сохраняющих с Богом специфические

отношения кризиса или процесса. Если истинно, что все тексты, называемые

священными, говорят об ограниченных состояниях субъективности, то уместно

задаться вопросом о тех специфических состояниях, которые известны библейскому

рассказчику. Следовательно, это касается интра- или инфрасубъективной динамики

священного текста, которая должна вызывать интерес к подобному чтению.

Разумеется, эта динамика присутствует и в фигурах самого текста. Однако его

интерпретация зависит от учета нового пространства, пространства говорящего

субъекта. С тех пор оно перестает быть чем-то неясным, а это гарантирует

универсальность логических операций и его раскрываемость средствами анализа. Я

подразумеваю здесь фрейдовскую теорию, ибо она может принять результаты

библейских разборов, упомянутых выше, с целью их развертывания в субъективном

пространстве. Интерпретация, которая глубоко впитала эти открытия, как

специфические механизмы некоторых состояний субъекта высказывания, позволила бы

превзойти одну лишь описательную цель. Она могла бы смягчить столкновение

библейского текста с его адресатами.

Кроме того, что касается характерных фигур пищевых библейских табу, нам раньше

казалось6, что объект, отсутствующий в этих примерах, которые существуют как

варианты в библейском рассказе, в конечном счете обозначает мать. Мы не сможем

воспроизвести здесь рассуждение, которое привело нас к этому выводу, а отсылаем

читателя к нашей работе Pouvoirs de I'horreur. Скажем только, что здесь не

подразумевается останавливаться на деталях логической операции исключения,

которая служит основанием установления этих табу.

Напротив, нужно было бы уделять внимание семантической и прагматической ценности

исключенного объекта. В таком случае заметим, что, между прочим, отделиться от

281 Читая Библию

матери, отвергнуть ее и "опорочить", затем, восприняв ее вновь в этом отрицании,

определиться по отношению к ней, "возвысить" ее, конституирует необходимое

движение библейского текста в борьбе с материнскими культами предшествовавшего

или окружавшего его язычества.

Таким образом, психоаналитик своим участием констатирует также необходимость

этого отторжения в результате пришествия субъекта как существа, наделенного

речью. Восприятие раннего детства и научение говорению показывает, что

отвержение матери делает ее необходимым образом первостепенным желанным

объектом, что выражается в слове. Но этот двусмысленный объект, фиксируемый

логически и хронологически, уступает место изолированному субъекту и является

фактически достаточно неприглядным со всем своим обаянием и отвращением на

полюсах. Давайте проникнем в то, что пока не является "подлинным" и драматичным

искажением нарциссической диады.

Более того, фобийные и психотические симптоматологии, которые проявляют

непостоянство субъективных границ (я/другой, внутри/снаружи) предполагают

агрессивное обаяние материнской личности. Во взрослом дискурсе мать появляется

также в качестве отвратительного и обожаемого объекта. Она полностью защищена

группой особых объектов, отвратительных и находящихся в анальной стадии,

мобилизованных с целью охранять границы хрупкой целостности Эго в его кризисные

моменты.

В связи с этим можно предположить, что библейский текст в книге Левит, изображая

определенные границы падения нравственности (от шкур к пище, сексу и морали),

осуществляет подлинную археологию пришествия субъекта. Здесь описывается его

поистине деликатная и мучительная шлифовка, доскональная, от рождения к

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23