– Нет, не смотрел.

– Обязательно посмотрите! Это лучшее, что Глебу удалось… (Она осеклась.) Что это я тут нахваливать взялась… собственного мужа?. Ну… мне кажется, очень получилось. Да вы сами убедиться можете. Сходите. Не пожалеете.

…Что такое успех в нашей жизни? Вот Глеб снял гениальный фильм. Магическое действие производит его картина. Магическое. А пишут про нее… хрень какую-то. Я просто не знаю, о чем думают, когда такое пишут. Его картины вообще обгоняют время. Но… Как хорошо, что появилась именно эта его картина. А то искусство у нас… какое-то суетливое стало. Большинство суетится перед зрителем так, как будто на рынке подыгрывает клиенту. Ни достоинства, ни простоты. Ни лучезарности. Ничего. Сплошная суета и демонстрация денег: у кого громче по деньгам! Не по искусству. По деньгам! Все какая-то, понимаете, хрень. Это плохое слово. Хрень. Но как по-другому это назвать, если действительно вокруг почти сплошная хрень?! И на этом фоне такого великого достоинства и простоты этот фильм! Это не потому, что я его жена. Нет. Я во многих его картинах снималась, но эта – лучшая…

Интервьюер в данном случае выглядит неподготовленным, так как беседует о фильме, который он не смотрел. Эту часть текста можно было бы сократить, но автор ее оставляет, так как интересен комментарий собеседника. Следующий абзац, хотя и продолжает тему, выбивается из контекста. В устной речи это уместно, в письменной смотрится безграмотно. Поэтому автору следовало бы отделить эти два абзаца дополнительным вопросом.

Ответ собеседника слишком подробен, Его можно было сократить. Четыре раза повторяется слово «хрень», которое является ненормативным в лексике русского языка. Но это слово характеризует отношение интервьюируемого к предмету речи. Было бы достаточно одного раза для его употребления.

– Вы считаете, что эта лучшая? Почему?

– Лучшая! Лучшая! – снова вспыхнула Инна. – Посмотрите! И вы поймете меня… Почему? Это вечное «почему»! Э-э-эх. Когда-то, откровенно говоря, ходили под начальством, а теперь – под рублем… Это еще хуже. Хуже. Потому что талантливые сидят – ничего не делают. А те, кто умеет толкаться, снимают. Да вы сами посмотрите на все. Неужели вы не видите, как во всем подражают. Подражают! Слова заимствованные. Музыка заимствованная. Изображение заимствованное. Не успели оглянуться, а уже и у нашей молодежи… клиповое сознание. Пустая и страшная одинаковость. Высший стандарт пустоты! И все быстренько, быстренько, быстренько так. Когда я вижу американское кино… хорошее, когда я вижу в нем паузу, я не верю своим глазам, я думаю: «Боже! Как? Это не англичане? А-а-ах… Неужели американцы? Значит, есть у них еще хорошие режиссеры, а не только те, у которых все бегают-бегают, все время чего-то взрывают, убивают одного за другим; думать ни о чем не надо, погружаться в себя не надо, все заранее ясно. Обязательно будет огромный амбар. Обязательно будут носиться по всем лестницам, драться, стрелять и… обязательно упадут в какую-то жидкость…»

Я вот что думаю: «Может быть, это только нам показывают такие дурные фильмы, а в Америке их не показывают?!»

Однако ведь есть еще то, про что говорят: «русская душа»! Это ж не просто говорят.

Интервьюер задает уточняющий вопрос. Однако формулировка его не совсем корректна, так как его можно понять двусмысленно. В зависимости от того, с какой интонацией вопрос задается. А ведь печать – это не телевидение, не Интернет, где слышен голос. Лучше сказать так: «Почему вы считаете, что это лучшая картина?». Но, учитывая, что автор не смотрел фильм, о котором идет речь, вопрос выглядит неуместным. Что и звучит в ответе собеседника: «Посмотрите! И вы поймете меня…»

Интервьюер сохраняет стилистику речи интервьюируемого. Это помогает читателю «услышать» речь актрисы, «увидеть» ее эмоциональность. Речевые повторы: «Слова заимствованные. Музыка заимствованная. Изображение заимствованное», «И все быстренько, быстренько, быстренько так.» усиливают эмоциональность. Но такие повторы как: «Когда я вижу американское кино… хорошее, когда я вижу в нем паузу, я не верю своим глазам, я думаю», следует убирать из текста. Это речевая ошибка. Необходимо также корректировать синтаксическую конструкцию предложений. Например: «Значит, есть у них еще хорошие режиссеры, а не только те, у которых все бегают-бегают, все время чего-то взрывают, убивают одного за другим; думать ни о чем не надо, погружаться в себя не надо, все заранее ясно» – из этого предложения можно сделать два.

Интервьюер задает уточняющий вопрос. Ответ собеседника интересный, неожиданный. Но его следовало бы подкорректировать, так как собеседник мыслит образами, которые рождаются по ходу ответа.

Часто в тексте ответа собеседника присутствует речевой повтор местоимения «я». Например: «Я себя чувствую очень русским человеком. Но не кичусь этим, как это у нас делают некоторые патриоты. Просто я хорошо осознаю, что без этой земли, без этого языка, без этого воздуха я ничто! Я могу петь только нашу песню. Я только здесь могу быть актрисой». Данный повтор не является особенностью речи интервьюируемого, поэтому его нужно убрать из текста.

Об одиночестве и смехе

– А вы помните, как впервые пришли в Ленком, как волновались, начиная первые репетиции «Тиля»? Вы и до сих пор каждый раз волнуетесь, когда начинаете репетировать?

– Волнуюсь. Иногда даже до беспамятства!

– Ноги трясутся, когда выходите на сцену с чем-то новым?

– Ну… не знаю. Ноги – нет. Да и вообще меня не трясет вот так (стоя показывает дерганье из стороны в сторону. – Авт.). Но что-то внутри, конечно, происходит. Может, какая-то внутренняя дрожь есть, напряжение, сдерживание, что ли, неуверенность даже, пока не почувствую, что все начинаю делать не задумываясь, будто все это именно со мной происходит и не когда-то, а сейчас. И вот от этого, насколько оно сейчас, все и зависит! Как только это произошло, все – я вошла в роль.

– А в детстве вам кем хотелось быть? Сразу актрисой?

– Ну нет. Машинистом, как мой сын, конечно, я не хотела быть. Это точно. Ха-ха-ха. Наверное, все-таки сразу актрисой… Потому что еще маленькой девочкой я себе фантазировала какую-то жизнь. Все время бродила в одиночестве. Игрушками играть не любила. Может быть, потому, что их и не было. Бедно мы жили. Ну, моя мама старалась, конечно, что-то делать. Она была научным сотрудником и выращивала какие-то цветы, злаки. У нас в Чашникове (мы с ней жили под Москвой, по Ленинградке) был барак, одноэтажное деревянное здание. Вот там мое босоногое детство было. Вот там я долгие часы проводила в совершенном своем одиночестве. Фантазировала себе какую-то другую жизнь. А вокруг все засеяно было мамиными цветами. У нас было две комнатки, печка. А по соседству жил сапожник, которому я все время приносила мелочь. Насобираю по монетке в копилку и иду к нему. Он отсчитает мне рубль пять еще на те, на сталинские деньги, и я с ними бегу в магазин. Столько стоили сто грамм кофейных подушечек. А в них была какая-то удивительно вкусная молочная начинка. И вот, когда заворачивали эти мои сто грамм в маленький кулечек, счастливей меня человека не было!

…Во многом формировала меня литература. Но формировали меня и лучшие люди театра, и, как это ни покажется странным, разъевшиеся на культуре начальники. Не вникая в то, как и чем я живу, они махом решали за меня, что я должна делать. А потом спрашивали: «Откуда у нас берутся инакомыслящие?» Да они сами авторы нашего инакомыслия. Они сами своим подходом толкали на инакомыслие даже таких, как я, у которой репрессированных в семье не было. Помню, как в запрещенные годы, возвращаясь с западных гастролей, в коробке с конфетами везла Ахматову – «Реквием» и неизданные у нас «Четки». Очень любила читать. Чтение когда-то было единственной моей отдушиной. Теперь я читаю редко. Но это не означает, что я разлюбила чтение. Просто… Теперь у меня почти каждый день спектакль. А чтобы играть, я целый день ничего не должна делать. Ни-че-го. И знаете почему?. После каждого спектакля физически чувствую такую слабость, словно сутки пахала. Поэтому обязательно должна прийти в себя и набраться сил. Конечно, и внутренне настраиваюсь и готовлю себя перед очередным выходом на сцену. Но это не главное. Главное – восстановить обычные силы. Чтобы были силы играть снова. Одним словом, я арестована работой! Какое уж тут чтение.

…По-прежнему безумно люблю слушать и напевать Утесова, – говорит Инна и начинает тихим своим голосом повторять все залихватские повороты утесовской песенки: «У меня есть тоже патефончик…» – Однако стать тем, кем я стала, мне помог именно Глеб Панфилов. Он меня, можно сказать, родил, воспитал и вывел в люди!!!

В детстве очень нравилось мне смеяться, но чаще всего я была задумчивая, хотя плакать не любила. Веселый ребенок. Одиночество мое не мешало мне быть веселой. Ха-ха-ха.

Автор задает два вопроса в одном. Поэтому получает неполный ответ только на второй вопрос. Затем он задает уточняющий вопрос, в котором содержится подсказка ответа, и собеседник уже дает более развернутый ответ. Однако его можно было сократить, так ничего нового интервьюируемый не сказал.

Так же следовало поправить стилистику, не характерную для письменной речи. Например, следующие предложения построено не верно: «Может, какая-то внутренняя дрожь есть, напряжение, сдерживание, что ли, неуверенность даже, пока не почувствую, что все начинаю делать не задумываясь, будто все это именно со мной происходит и не когда-то, а сейчас. И вот от этого, насколько оно сейчас, все и зависит! Как только это произошло, все – я вошла в роль». В устной речи это не является ошибкой, на письме такие предложения необходимо исправлять, например, так: «Может, есть какая-то внутренняя дрожь, напряжение, даже неуверенность. До того момента, пока я не почувствую, что все начинаю делать не задумываясь, будто не со мной происходит. Как только это произошло, все- я вошла в роль».

Автор снова задает два вопроса в одном. Интервьюируемый отвечает на опросы подробно, переходя от одной темы к другой. Поэтому, при редактировании интервью, можно было вставить в текст вопросы, логически вытекающие из темы беседы.

В разговоре, вспоминая свое детство, собеседник смеется. Автор интервью неуместно предает его смех: «Ха – ха – ха». Лучше было бы сделать общепринятую в журналистике ремарку: «(смеется)».

– Я долгие годы видел вас за кулисами театра…

– Ну и че? Разве я была не веселая?

Автор собирается задать вопрос, но не успевает, так как собеседник задает ему встречный вопрос. В предложении «Ну и че?» «че» – просторечие, которое можно было заменить на слово «что», но тогда исчезла бы оригинальность речи собеседника. Журналист отвечает на вопрос и задает дополнительный, на который получает неполный ответ.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6