В духе этих трех излюбленных философских идей, т.е. с уверенностью, что именно эти цели объединяют все человеческие порывы и стремления, затеваются впоследствии прекраснейшие дискуссии. И это происходит так: идет, к примеру, попойка (греч.: симпозион), и ее участники беседуют о любви. Тут, конечно, каждый находит, что сказать: у кого это на данный момент с кем. Именно так и начинается Платонов диалог. Но мы имеем дело с философами, так что этим все не ограничивается. Высокие ценители хорошего, истинного и прекрасного мгновенно переходят к делу: Разве любовь не нуждается в прекрасном? Дурное любить нельзя. Значит, прекрасное. - Непременно, о Сократ! - А разве хорошее не прекрасно? - Значит, и хорошее. - А разве для познания хорошего мы не нуждаемся в истине? И т.д. Разговор ни о чем. Поклонники хорошего, истинного и прекрасного затевают адскую перепалку: Не должны ли мы принять сторону дурного, плохого и ложного? - просто чтобы заверить друг друга в том, что во всем желают только хорошего, и добиться этим признанием окончательного успеха, затащив своих молоденьких учеников в постель.

*

Клятвенное утверждение о существовании воли к согласию, проживающей по ту сторону всех возможных расхождений, проистекает от практических спорных вопросов, которые не могут быть разрешены по существу; ведь иначе бы наступило согласие в деле, а не по ту сторону дела. И это утверждение приводит к лживому обхождению с этими вопросами, так как обязывает спорящие стороны к фиктивной общей точке зрения. Этот философский номер возник оттого, что политические отношения в древних Афинах стали предметом спора. Общеупотребительное суждение об этом звучит так: нравственные устои были подорваны, конституции постоянно менялись, неуверенность ширилась, вызывая потребность в теоретическом разъяснении, - час, когда родилась философия.

II. Платон и государство

В древних Афинах велась борьба за власть и за участие в ней. Отношения были не настолько однозначными, чтобы политическая власть совпадала с интересами правителя. Посредством войн правители попали в зависимость от прежде подчиненных сословий. И эти сословия по мере роста их значимости для власти предъявляли к ней требования. На повестке дня стоял вопрос: существует ли власть и ведутся ли войны ради богатства правителей и их родни - или же богатство существует для того, чтобы вести войны. Этот вопрос был какого угодно, но только не теоретического характера. Противостоящие стороны бодро разбивали друг другу головы, чтобы разрешить его в свою пользу. Тут появляется Платон и вмешивается в спор со странным утверждением: «Все мы хотим одного, хорошего то есть. Так давайте разберемся, в чем заключается хорошее, и таким образом по существу разрешим этот вопрос». Однако такое начало этого диалога, - называется он «Горгий», - приступает к вопросу отнюдь не по существу. Существом вопроса якобы являются общие интересы спорящих сторон. Однако их не существует. Ведь участники спора как раз пытаются разрешить противоречие своих интересов. Но в чем это противоречие заключается, Платона не интересует. Слово берет аристократ Калликл, настаивая на прежних отношениях: «Хорошо то, что приносит пользу власть имущим». Такое честное заявление в принципе заслуживает столь же честного ответа: «Это хорошо для тебя, но плохо для меня!» И на этом разговор бы закончился. Но мы опять же среди философов, так что беседа принимает иное направление. Сократ призывает своего оппонента к ответу, требуя доказательства того, что то, что хорошо для Калликла, является хорошим вообще. Окажись Калликл чуть умнее, он бы ответил: «Дорогой, ты отстаиваешь такую точку зрения, которая оспаривает любые интересы. Что значит "хороший вообще"? Даже сапожник производит лишь обувь, а не хорошее вообще. Хорошее несовместимо ни с какими интересами, оно само ни для чего не хорошо. Так зачем же нужно вставать на эту позицию?». Он мог бы и продолжить: «У меня такое чувство, что ты призываешь меня к лицемерию. Я, конечно, мог бы тебе ответить: "Когда правитель счастлив, то это хорошо для всех, поскольку тогда он не срывает свое плохое настроение на подчиненных". Но лицемерие - это не моя, а твоя специальность. Ты вмешиваешься в спор. Но не заявляешь честно, что тебя не устраивает, а ссылаешься на фиктивные общие интересы». Однако Калликл дает себя осрамить - и как всегда, когда в диалогах Платона какой-нибудь тупица приходит в растерянность, это служит доказательством правоты Сократа. И поэтому ему предоставляется право разъяснить, что имеется ввиду под хорошим: позиция, отрицающая любые личные интересы и признающая лишь то, что дает себя истолковать как службу и функциональную составную часть воображаемых общих, высших интересов. Своих оппонентов Сократ спрашивает: «Для чего хороша твоя выгода?» - и, сообщив, что выгода, собственно, в общем ни для чего не хороша, приходит к результату, провозглашенному уже заранее: хорошее заключается в том, для чего каждый хорош; т.е. каждый должен выполнять свою функцию в государственном целом - на том месте, куда его занесла судьба: раб в качестве раба, политик в качестве политика, архитектор в качестве архитектора и т.д. Таково античное представление о справедливости. Оно настаивает на радикальном разделении права и пользы, причем по той причине, что право совпадает с пользой для аристократов; поэтому для подчиненных важно лишь нести свою службу. Античное учение о добродетели - соответствующий этому расизм сословий. Добродетель - это то, в чем каждый хорош, а хорош тот, кто является таким, каким он должен быть согласно своему сословию: воинам полагается храбрость; тем, кто создает богатство, - благоразумие, т.е. искусство сдерживать свои желания; а правящим - мудрость, которая им нужна, чтобы содержать в порядке все, что приносит им служение сословий.

*

Платонова идея государства стала одной из величайших абсурдностей европейской духовной жизни, которую философия породила в первой же главе своей истории. С одной стороны, эта идея отражает практически законную точку зрения греческого аристократа, который, естественно исходя из того, что его частные интересы совпадают с интересами государства, не признает никаких других частных интересов и рассматривает общество, подчиненное его господству, как функциональное целое, существующее для приумножения его богатства и делящееся согласно необходимым для этого службам. С другой стороны, Платон относит все эти службы отнюдь не на счет этих решающих интересов правителя, ради которых они только и существуют, а на счет общих интересов, которых в греческом государстве и в борьбе за власть в нем не существовало. Позиция Платона называлась: королевство философов. Аристократы должны осуществлять политическую власть, но не в своих интересах, а ради философской идеи. Для этой цели он хотел сделать из них чокнутых философов, воспитывать их музыкой и математикой, - что еще вполне бы получилось, - но прежде всего он хотел отказать им в собственности и женах, дабы не дать им преследовать собственные интересы, а значит и спорить - но свою власть они имели право сохранить. Для чего, собственно? Вместо того, чтобы использовать свою власть для себя, они должны были с ее помощью внедрить точку зрения, которая оспаривает их интересы. И все это лишь для того, чтобы привести к власти идею хорошего.

Но это для властителей было уже слишком! При всей своей любви к философии - знатные и могущественные фигуры украшали себя тогда символами мысли, правители зачастую сами имели философские амбиции, для развлечения, понятное дело, и для того, чтобы истолковывать свои интересы в свете хорошего, истинного и прекрасного, а власть, которую они осуществляли, рассматривать как искусство правления, к которому способны лишь мудрецы, - это отношение власти и мысли, в котором мысль возвышает власть, придавая ей видимость умственной деятельности, - это все же совсем не то, как если ложная видимость, что властью правит мысль, должна стать реальностью, и философы претендуют на власть. Платон, сам происходивший из благородного дома, и которого философская дружба соединяла с сицилианским потомком правителей Дионом, дошел до того, что разработал для сицилианского короля конституцию, в которую включил свои государственные идеи, выраженные в «Политее». В силу эта конституция так никогда и не вступила. Мудрый король просто не мог смириться с мыслью.

*

Смена декораций. Словно говоря: «Мы не ответственны за наше мышление», современные мыслители по традиции ссылаются на исторические «источники», которым они, дескать, обязаны своим ремеслом. В то же время они относятся крайне независимо к той исторической необходимости, которой считают себя подчиненными. Какую точку зрения Платон «обосновал» и в наше время отстаивает - это решают все же они со своими мерками. И ревностно следят они за тем, чтобы какие-нибудь «лжепророки» не воспользовались их родоначальником.

III. Современные мыслители и Платон

Очевидно, ссылка на приверженца античного рабовладельческого общества облагораживает демократические порядки не менее, чем преданную им науку. Все хотят не просто предложить более или менее дельную мысль, но и внести свой вклад в воображаемую значимость 2500-летней европейской традиции. Тут, однако, становятся заметны определенные разногласия с тем, что демократический разум сегодня считает ответственным мышлением. Тогда наступает глубокая тоска по утраченной невинности философии. Как хотелось бы столь же «наивно» и беспристрастно клясться в единстве истинного, доброго и прекрасного, как это делалось тогда! Как прекрасны были идеи о тождествах «знание = добродетель» и «мысль = власть»! Но, к сожалению, минули те времена, когда можно было так философствовать.

*

С тех пор, как появилась настоящая наука, философы видят необходимость в полемике против знания. Никто не должен воображать, что его понимание, его знание поможет в разрешении вопроса: «Что делать?» Так возникает странный феномен. Рядом и отдельно от настоящих наук - и в то же время в чине самостоятельной науки - существует при университетах команда, которая, как если бы идею науки еще нужно было изобрести, все еще работает над вопросом: «Что есть познание?»; и которая в результате всех своих усилий все так же приходит к апории, приписываемой древнему Сократу: что нельзя знать ничего, кроме того, что ничего не знаешь. И это в эпоху атома! Признание в незнании становится от этого несколько лживым. Все-таки есть разница, когда древний грек констатирует отсутствие знания у себя и у своих современников, путая воззвание к благоразумию в моральных вопросах с наукой, или же когда сегодня из незнания делают закон человечества и обязывают существующую науку к скепсису. Когда кто-то в наше время пропагандирует диалог как метод отыскания истины, то он обязывает мыслящих людей оставлять теоретические вопросы открытыми.

Эта полемика против знания проходит со ссылкой на Платона, но столь же часто и как отрицание Платона - тут в очередной раз становится заметно, что современные мыслители черпают у своих почитаемых прародителей: то, что хотят. Так, Платон появляется в книге о «врагах открытого общества», преследование которых теоретик науки Поппер, очевидно, считает своей задачей. На вкус Поппера, Платон создал своими «совершенными вечными идеями» почву для неверного мнения, что с помощью науки можно ответить на вопрос, чем руководствоваться в практических делах. И это он отождествляет с недемократическими убеждениями. Из этого, правда, нельзя почерпнуть знаний о Платоне: как-никак, он все-таки не смог ознакомиться с западной демократией наших дней и ее духовной жизнью. Зато это дает интересную справку о самосознании современного теоретика науки: не имея никакого понятия о демократии и толком не рассмотрев ни одну Платонову мысль, он уверенно определяет любое мышление, претендующее на знание, как недемократичную позицию. По причине своего пристрастия к демократическим порядкам, в которых действительно никто не имеет права ставить что-либо в зависимость от своих знаний, Поппер пропагандирует незнание как духовную добродетель.

*

Учитывая любовь философов к духу подчинения, нельзя понимать их критику тождества «знание = добродетель» как критику программы добродетели. Они все же настаивают на том, что мораль соответствует здравому смыслу и должна соблюдаться. Современные мыслители «выводят» мораль прямо из своего скепсиса: «Поскольку знание не дает уверенности, то мы нуждаемся в этическом фундаменте». Или: поскольку знание уверенности не дает, то незнание дает необходимую моральную убежденность. Вот так эти скептики с абсолютным догматизмом выдают все ту же старую ерунду: о добре, которое нужно делать, о рассудительности и чести, о благодарности и дружбе. Причем в виде обязательства, соблюдение которого не должно быть вопросом лучшего понимания. Поэтому современные философы предпочитают равенство «мысль = власть» скорее в обратном порядке: они считают, что власть - это очень разумно, ведь кто-то же должен справляться с вредным духом, со злом, с людьми, наделенными волей и разумом.

Страницы: 1, 2