Монтень считает жестокость этих в буквальном смысле слова каннибалов более оправданной, чем жестокость его современников европейцев. "Я нахожу, что гораздо большее варварство пожирать человека заживо, чем пожирать его мертвым, большее варварство раздирать на части пытками и истязаниями тело, еще полное живых ощущений, поджаривать его на медленном огне, выбрасывать его на съедение собакам и свиньям ( а мы не только читали об этих ужасах, но и совсем недавно были очевидцами их, когда это проделывали не с закосневшими в старинной ненависти врагами, но с соседями, со своими согражданами, и, что хуже всего, прикрываясь благочестием и религией), чем изжарить человека и съесть его после того, как он умер". Пожалуй, с этим можно и нужно согласиться, сравнивая мораль времени инквизиции и обычаи дикого племени каннибалов; хотя, впрочем, и сегодня гуманность является не самым распространенным свойством души современных цивилизаций. Но в данном случае следует, наверное, руководстьвоваться принципом: "из двух зол выбирают меньшее", так как при всем понимании исторических особенностей разных временных периодов, я считаю злом любую жестокость, именно жестокость, по отношению к человеку. По Монтеню культура, нравы и образ жизни этих дикарей во многом превосходят европейские. "Потрясающее великолепие городов Куско и Мехико и среди прочих диковинок сад их короля, где все деревья, все плоды и все травы, расположенные так же, как они обычно произрастают в садах, и с соблюдением их натуральной величины, были поразительно искусно выполнены из золота, каковыми были в его приемной и все животные, которые водились на его землях и в водах его морей, и, наконец, красота их изделий из камня, перьев и хлопка, а также произведения их живописи наглядно показывают, что они нисколько не ниже нас и в ремеслах. Но что касается благочестия, соблюдения законов, доброты, щедрости, честности, искренности, то нам оказалось весьма и весьма кстати, что всего этого у нас не в пример меньше, чем у них; из за этого преимущества перед нами они сами себя погубили, продали, предали. Что до смелости и отваги, до твердости, стойкости, решительности перед лицом страданий, голода, смерти, то я не побоюсь сопоставить находимые мной среди них образцы с наиболее прославленными образцами античности, все еще бережно хранимыми памятью нашего мира по эту сторону океана...

Какая жалость, что это столь благородное приобретение не было сделано при Александре или при древних греках и римлянах и столь великие преобразования и перемены в судьбе стольких царств и народов не произошли при тех, кто мог бы бережно смягчить и сгладить все, что тут было дикого, и вместе с тем поддержать и вырастить добрые семена, брошенные здесь самою природой, не только привнося в обработку земли и украшение городов искусство Старого Света, но также привнося в добродетели туземцев добродетели греческие и римские! Каким это было бы улучшением и каким усовершенствованием нашей планеты, если бы первые образцы нашего поведения за океаном вызвали в этих народах восхищение добродетелью и подражание ей и установили между ними и нами братское единение и взаимопонимание! До чего же легко было бы ей завоевать души столь девственные, столь жадные к восприятию всего нового, в большинстве своем с прекраснейшими задатками, вложенными в них природою! Мы же поступили совсем по иному, воспользовались их неведеньем и неопытностью, чтобы тем легче склонить их к предательствам, роскоши, алчности и ко всякого рода бесчеловечности и жестокости по образу и подобию наших собственных нравов. Кто когда нибудь покупал такою ценою услуги, доставляемые торговлей и обменом товарами? Столько городов разрушено до основания, столько народов истреблено до последнего человека, столько миллионов людей перебито беспощадными завоевателями, и богатейшая и прекраснейшая часть света перевернута вверх дном ради торговли перцем и жемчугом: бессмысленная победа! Никогда честолюбие, никогда гражданские распри, толкавшие людей друг на друга, не приводили их к столь непримиримой вражде и не причиняли им столь ужасающих бедствий". Здесь остается только согласиться с Монтенем в том, что в истории вообще всего человечества существует много моментов, при, будь это в нашей власти, изменении которых судьба человечества и Человека оказалась несколько иной, по нашему разумению более, ну что ли, счастливой.

Насколько это актуально звучит в наше время, можно понять, если вспомнить, с какими трудностями сталкивается теперь европейская цивилизация в том, что касается экологии, охраны среды, заботы о здоровье, о всестороннем развитии человека и т.д. Все это во многом следствие того, что западная культура пошла по пути внешнего, поверхностного овладения природой, пренебрегая человеческим фактором, фактором духовного, внутреннего совершенствования.

4. О Боге и бессмертии души

Но только ли природа и человек, как ее составная часть, являются частями мироздания! Существует ли бог, а если да, то каково оно, это божество. В период расцвета инквизиции во Франции, давления религиозных догм Монтень открыто не мог ответить на эти вопросы в "Опытах", однако позиция философа очерчена достаточно ясно.

Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи божества и называет его гвалтом философских школ. Такая сумятицы мнений оставляет у Монтеня одно сомнение - сомнение в идее божества вообще! Монтень оказался перед противоречием: если бог существует, он - существо одушевленное, если он существо одушевленное, то он имеет органы чувств, а если он имеет органы чувств, то он подвержен развращающему влиянию страстей. Если он не имеет телесной сущности, он не имеет и души, а, следовательно, не может и действовать; если он имеет тело, то он не избавлен от гибели.

Слабость человеческого разума, считает писатель, не в состоянии рационально обосновать веру, которая может быть обнаружена только в "откровении". "Ведь если бы это было возможно, то неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся умов древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого познания." Но именно поэтому, освободившись таким образом от всяких отношений с верой, разум человека оказывается абсолютно свободным, независимым в том, что касается человеческих дел.

Оторвав религиозную истину от разума и реальной жизни, Монтень превращает своего бога в абстрактную сущность, не имеющую никаких конкретных черт, вечную, вневременную, не определенную никакими атрибутами. Объективно это привело к растворению идеи бога в бесконечном, неопределимом, т.е. в природе, в "великом целом". За идеей бога Монтень признает, таким образом, значение некой непостижимой первопричины. Но, отделив эту первопричину от всего земного и мирского, он приходит к безграничной свободе человека в посюсторонних делах.

"Если вера не открывается нам сверхъестественным наитием, если она доходит до нас не только через разум, но и с помощью других человеческих средств, то она не выступает во всем своем великолепии и достоинстве; но все же я полагаю, что мы овладеваем верой только таким путем. Если бы мы воспринимали бога путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него самого, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша твердыня не рушилась бы от столь слабого натиска. Пристрастие к новшествам, насилие государей, успех той или иной партии, случайная и неожиданная перемена наших взглядов не могли бы заставить нас поколебать или изменить нашу веру, мы не решились бы вносить в нее раскол под влиянием какого-нибудь нового довода или уговоров, сколь бы красноречивыми они ни были. С непреклонной и неизменной твердостью мы сдерживали бы напор этих потоков.

Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он проявлялся бы во всем: это сказалось бы не только на наших речах, но и на наших действиях, на которых лежал бы его отблеск; все исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. Нам должно быть стыдно, что среди последователей всех других религий никогда не было таких, которые не сообразовали бы так или иначе свое поведение и образ жизни со своими верованиями - как бы ни были эти верования нелепы и странны, - в то время как христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение, являются таковыми лишь по названию; хотите убедиться в этом - сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже. А между тем, судя по превосходству нашей религии, мы должны были бы сиять несравненным светом, что о нас следовало бы говорить: "Они справедливы, милосердны, добры. Значит, они христиане".

Монтень по-своему подходил и к проблеме бессмертия души. Он ее решает в духе материализма, доказывая, что состояние тела непосредственно отзывается на душе: достаточно укуса бешеной собаки, чтобы потрясти душу до основания. Отрицая идеи Платона о воздаянии в будущей жизни, он спорит с этим, так как тот, по его мнению, кто будет испытывать эти наслаждения, уже не будет прежним человеком, это будет что-то совсем иное.

"Когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в котором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспособляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблазнить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим земным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подобное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к земной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствиями. Можно ли поверить, чтобы Платон - с его возвышенными идеями и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище божественного, - допускал, что такое жалкое создание, как человек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой! Можно ли представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные муки! От имени человеческого разума следовало бы сказать ему: если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой радостью, какой она только может пожелать и на какую может надеяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы знаем. И если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, значит, в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, наших детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольствия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми, невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жалкого опыта. "Не видел того глаз, - говорит апостол Павел, - не слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его". И если для того, чтобы сделать нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных тобой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем, чем были, и эти награды на том свете получит уже какое-то другое существо.

Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь! Если бы это было так, то были бы правы те, кто, оспаривая это мнение Платона, упрекали его в том, что в таком случае могло бы оказаться, что превратившаяся в мула мать возила бы на себе сына, и приводили другие подобные нелепости. И разве новые существа, возникшие при этих превращениях одних животных в других того же вида, не будут иными, чем их предшественники. Говорят, что из пепла феникса рождается червь, а потом другой феникс; можно ли думать: что этот второй феникс не будет отличаться от первого. Мы видим. что шелковичный червь умирает и засыхает и из него образуется бабочка, а из нее в свою очередь другой червь, которого нелепо было бы принимать за первого. То, что однажды прекратило существование, того больше нет. И когда в другом месте ты, Платон, говоришь, что этими воздаяниями в будущей жизни будет наслаждаться духовная часть человека, то ты говоришь нечто маловероятное. Ибо тот, кто будет испытывать это наслаждение, не будет больше человеком, а следовательно, это будем не мы; ведь мы состоим из двух основных частей, разделение которых и есть смерть и разрушение нашего существа. Не говорим же мы, что человек страдает, когда черви точат части его бывшего тела или когда оно гниет в земле".

5. О будущем

"Не все, что колеблется, падает. Остов столь огромного образования держится не на одном гвозде, на великом множестве их. Он держится уже благодаря своей древности; он подобен старым строениям, из-за своего возраста потерявшим опору, на которой они покоились, без штукатурки, без связи. и все же не рушищимся и поддерживающим себя своим весом.

К тому же никак нельзя одобрить поведение тех, кто обследует лишь внешние стены крепости и рвы перед ними; чтобы судить о ее надежности, нужно взглянуть, кроме того, откуда могут прийти осаждающие и каковы их силы и средства. Лишь немногие корабли тонут от своего веса и без насилия над ними со стороны. Давайте оглядимся вокруг: все распадается и разваливается; и это во всех известных нам государствах, как христианского мира, так и в любом другом месте; присмотритесь к ним, и вы обнаружите явную угрозу ожидающих их изменений и гибели. Астрологи ведут беспроигрышную игру, предвещая, по своему обыкновению, великие перемены и потрясения; их предсказания толкуют о том, что без того очевидно и осязаемо; за ними незачем отправляться на небеса." Может, это применимо и к нам...

Америка, "замечательная" Америка уже напугана угрозой национальной войны "белых и черных", народы африканского континента вымирают от голода, отсутствия лекарств, экономический кризис стоит у порого всех развитых промышленных стран, экологическая катастрофа угрожает всему человечеству. Есть о чем подумать, читая Монтеня.

"И если это сочетание бедствий и вечной угрозы наблюдается повсеместно, то отсюда мы можем извлечь для себя не только известное утешение, но и некоторую надежду на то, что наше государство устоит, как и другие; ибо где падает все, там в действительности ничто не падает. Болезнь, присущая всем, для каждого в отдельности есть здоровье; единообразие - качество, противоборствующее распаду. Что до меня, то я отнюдь не впадаю в отчаяние, и мне кажется, что я вижу перед нами пути к спасению. Кому ведомо, не будет ли господу богу угодно, чтобы и с нами произошло то же самое, что порою случается с иным человеческим телом, которое очищается и укрепляется благодаря длительным и тяжелым болезням, возвращающим ему более полное и устойчивое здоровье, нежели то, какое было ими у него отнято!" Мне остается добавить только: "Дай-то бог!"

Заключение

Перечисленную выше совокупность идей, содержащихся в трудах Мишеля Монтеня, трудно рассматривать как целостную концепцию культуры. Впрочем, это и не удивительно. Монтень никогда не ставил перед собой такой задачи, и этим прежде всего объясняется тот факт, что перед нашими глазами, когда мы берем его работы, предстает россыпь блестящих мыслей, которые весьма трудно объединить в систему. Тем не менее Мишель Монтень вошел в историю европейской мысли как один из самых глубоких философов рубежа позднего Возрождения и Нового времени, чьи труды оказали глубокое воздействие на критически мыслящие умы последующих столетий. Его вклад в становление культурологической теории так же несомненен, как и вклад его великого предшественника Петрарки.

"Опыты"- один из замечательных памятников, в котором нашли яркое отражение гуманистические идеалы и вольнолюбивые идеи передовой культуры французского Возрождения.

Литература

1. Монтень М. Опыты. Избранные главы: Пер. с фр./Сост., вступ. ст., примеч. В.П.Яковлев. - Ростов-на-Дону: "Феникс", 1998 - 544с.

2. Монтень М. Об искусстве жить достойно. Философские очерки. Изд. 3-е. Сост. и авторы предисл. А. Гулыга и Л. Пажитнов. Худож. Л. Зусман. М.: "Дет. лит.", 1995. -206 с. с ил.

3. Монтень М, Ларошфуко Ф, Паскаль Б. О природе человека: Пер с фр. Бобович А. М.: "Ламартис", 2008. - 619с.

4. Шендрик А.И. Теория культуры: Учеб. пособие для вузов. - М.: ЮНИТИ-ДАНА, Единство, 2002. - 519с.

5. Кузнецов В.Г., Кузнецова И.Д., Миронов В.В., Момджян К.Х. Философия: Учебник.-М.:ИНФРА-М, 2008.-519с

Страницы: 1, 2, 3